Top.Mail.Ru

Моральный реализм в философии и литературе

Если попытаться бросить взгляд на человеческую цивилизацию, установив фокус внимания на контрастах между разными проявлениями в жизни отстаиваемых суждений, раскрывающих индивидов наиболее полно, то рассеянное блуждание нашего взора по тёмным местам будет нарушать картинку. Мы не можем не признавать, что силы социального конформизма существенно влияют на принимаемые человеком «моральные» решения, причём как это было испокон веков, так и остаётся и сейчас немного в изменённом формате. Это признаёт даже метаэтика, относительно глубокая наука, и всё было бы не так радужно, если бы ею не было выдвинута позиция морального реализма, отрицающего то, что культурные нормы и обычаи определяют морально оправданное поведение.

Первое, что делает этот раздел метаэтики – это защищает объективное существование моральных фактов (соответствие моральных свойств положению), а также то, что моральные суждения истинны. Конечно, о чём-то похожем говорила всегда обычная мораль, но моральный реализм, выступая с позиций метаэтики, выдвигает свою точку зрения с совершенно других углов, нежели простое соответствие принятым в обществе этическим догматам. И это совершенно новая оптика, предлагающая солидный спектр по-новому раскрывающихся фреймов относительно морально-направленных действий индивидов, обособленных от субъективных, когнитивных или социальных свойств. Находясь в антагонизме с другим ответвлением метаэтики нонкогнитивизмом (как и «теория ошибок» ставящим под вопрос истинностный критерий морали), моральный реализм, или по названию его подвида, – натурализм, не открывает пути моральному релятивизму, а создаёт моральным поступкам и предпосылкам объективно проверяемую реальность.

Эта позиция наиболее полно себя раскрывает в том, что согласно ей этические положения выражают суждения, которые относятся к объективным характеристикам мира (то есть к характеристикам, независимым от субъективного мнения), некоторые из которых могут быть верными в той мере, в какой они точно передают эти характеристики. Неужели существует какая-то реальность, на которую указывают моральные термины и которая прячется за моральными суждениями? Этот вопрос имеет большое отношение к аспектам метафизики. Моральный дискурс может быть представлен, например, тезисом, что жестокость человека служит объяснением его поведения (что делает моральные факты частью иерархии фактов, составляющих мир природы). Однако данный постулат всего лишь типичная модель самого распространённого рассуждения в пределах морального реализма.

Когда мы говорим о действительно расширенной артикуляции, мы должны обратиться также к семантическому тезису. Прежде всего, в литературе в такой ситуации мы ссылаемся на сам вопрос «правильности» или «неправильности» по отношению к субъекту, с позиций которого это должно быть видно предельно ясно, так, что утверждения, типа «честность – это хорошо» или «рабство несправедливо» давали нам чёткую картинку того, что по отношению к человеку мы не упустили из вида его личную историю, его бэкграунд. Насколько нам всем известно, эти вопросы находятся в большом антагонизме друг с другом, поэтому моральные предикаты «правильный» и «неправильный» в дискурсе отражают всю линейку спектров ложности-истинности (суждения могут быть приблизительно истинными, в значительной степени ложными и т.д.). Но моральный реализм в чистом виде тоже позволяет прямо применять обычные правила логики (modus ponens и т.д.) к моральным утверждениям. Мы можем сказать, что моральное убеждение является ложным, неоправданным или противоречивым точно так же, как мы бы говорили о фактическом убеждении. В том случае, если два моральных убеждения находятся в противоречии, но цельность аргументации (большим количеством моральных предикатов) одного выше, то мы, в принципе, не обязаны искать оправданий для действий другого. Если же два целых и равных моральных убеждения противоречат друг другу, моральный натурализм говорит, что оба они не могут быть правильными, и поэтому все участники должны искать правильный ответ для разрешения разногласий.

Когда мы говорим о том, что существует некоторая «реальность» внутри этого раздела метаэтики, мы не должны упустить из виду тот факт, что как философская доктрина моральный натурализм восходит к Платону; моральным реалистом был Карл Маркс. Поэтому утверждать здесь о том, что всё поддаётся законам логики было бы опрометчивым, учитывая, как много два учёных отдали изучениям человеческой природы. Не покажется странным поэтому здесь тот момент, что применимо к объекту моральной оценки нужно подводить его ценностно-ориентированную шкалу мотивов, но в пределах ведущегося уже диалога о фактах его личной жизни. Таким является метафизический тезис морального дискурса и он говорит о том, что несомненным плюсом для человека будет как соответствие его моральных свойств положению, т.е. его моральные факты, так и близость этих свойств статусу других людей, морально не выделяющемуся в подвид.

Вообще, ведущийся диспут о морали в СМИ, интернете и обществе проживает свою нелёгкую жизнь в отрыве от представлений современного человека и его моральных фактов. Со времён Платона много чего изменилось и социальный конформизм с лёгкой руки т.н. передовой полосы общественного мнения, заставив забыть про мораль, стал остро-текущим процессом внутри жизненного организма сегодняшнего homo sapiens. Возможно ли, оттого и непонимание деморализующей стороны как всех этих признаков достоинства современного уважающего себя гражданина, так и хорошей/плохой стороны медали морали и нравственности? При всём при этом, возникновение в ядре метаэтики морального субъективизма было как будто знаменовано общим индивидуализмом нынешней культуры. Тем не менее, как бы не расходился моральный антиреализм с моральным натурализмом, мы находимся на грани принятия тех положений, которые диктует если не культура, то общественный строй и общая повестка стоящих перед нами вопросов, иначе пришлось бы утверждать, что мы несёмся на полном ходу в сторону крушения.

Благая весть принесла нам индустриализацию, «третью волну масс-медиа» и эгалитарное общество. Если быть начистоту, просто не всем это нравится. Когда в американском правительстве происходит «делёжка добычи» моральным долгом СМИ будет об этом сообщить. Если в обществе или в интернете принимаются взгляды, сильно резонирующие с укоренившейся традицией, то не надо ждать восторженных отзывов, скорее всего, это вызовет шквал неодобрительного фидбэка. Таким образом, моральный субъективизм работает на два лагеря. Один из вариантов говорит о том, что моральные факты не зависят от разума в соответствующем смысле. Получается, что моральные поступки не детерминированы самим субъектом. При этом, моральные утверждения внутри патетики разговора всё-так же будут истинными. Как же тогда быть с доводами моральных реалистов о том, что мораль объективна?

Британский философ Ричард Мервин Хэар в этой дилемме видит выход через объективность оценочных суждений и это с его стороны как бы по-новому взятый ракурс на предмет реализма. Несколько схожи с ним Джон Роулз и Кристин Корсгаард. Некоторые взгляды эволюционистов, таких как Чарльз Дарвин и Джеймс Марк Болдуин, выражают мнение, что, стратегии выживания и естественный отбор толкают человека на выполнение тех или иных действий, эквивалентных выполнению какого-то долга. На самом деле, единственно верной видится позиция Филиппы Фут, критиковавшей новую апологетику Хэара и других идеологов данного вида морального реализма в части сообщения об «обязательстве» в новом измерении», когда речь идёт о накладке оценки на факт и её превалировании. Если проследить логику её повествования, выходит, что в череде основных добродетелей есть колеи, по которым проходят области пересечений, тем самым заставляя человека биться об заклад в том, что он выполняет именно ту добродетель. Она говорит так: «Очевидно, что любой человек нуждается в благоразумии, но разве ему не нужно также противостоять искушению удовольствия, когда речь идёт о вреде? И как можно утверждать, что ему никогда не придется столкнуться с тем, чего он боялся, ради какого-то блага?». Мораль распадается на фрагменты, несущие структуру морали, являющиеся положениями и заставляющие взглянуть на вопрос в действительно новом ключе о морали как доминанте внутри оценочного субстрата.

Однако это не совсем всё, и тут на овеществлении метафизических пропозиций обнаруживается Сэмюэл Кларк. Его реминисценции по поводу порочного человека были призваны облечь всю злободневную подноготную наиболее частых дебатов о том, кем ты являешься и как быть таким, каким ты хочешь, в форму этического сказа. Кларк так повествовал о проблеме выбора порочного человека, чтобы стать чуточку «моральнее»: «Если ему предложить высказаться о моральном качестве поступков, в результатах которых он абсолютно не заинтересован, то его суждение также будет соответствовать моральному разуму. Наконец, разум обязательно проявит себя, если неподобающее поведение будет обращено против интересов самого порочного человека». Моральный разум – это что-то вроде коллективного разума или среднестатистического «я», или даже коллективной памяти. В этом интересно только одно: как только речь заходит об интересе человека, даже самого уничижённого, общая мораль повествования сразу меняется и идёт моральный реализм, также нельзя отменять тот факт, что интерес может быть моральным разумом. Думается, что мораль сидит в человеке где-то очень глубоко, возможно, это какое-то внутреннее подсознание, так, по крайней мере, это выглядит с позиций морального субъективизма.

Вообще, Кларк предположил, что «правильное и подобающее» в поведении человека выявляются на основе особой формы рационального познания. По его мнению, то, что каждый из нас должен содействовать общему благу, помогать тем, кто оказался в беде, отказаться от обмана разумных ожиданий ближних, мошенничества и применения насилия, столь же очевидно, как разница между светом и тьмой, различие между цветами, законы логики или простейшие математические суждения. Различия между добром и злом могут быть также легко извлечены из разума, не получившего какого-то специального образования молодого человека, как Сократ в «Меноне» извлекает информацию о естественных пропорциях вещей. Отталкиваясь от используемых Кларком сравнений, можно предположить, какой аргумент в пользу исполнения обязанностей перед другим человеком подразумевается английским философом. Говоря об обязанностях перед Богом, он отсылает своего читателя к очевидности утверждения «целое больше части», а обсуждая обязанности перед другими людьми, сконцентрированные в Золотом правиле нравственности – к очевидности утверждения о том, что две величины не могут быть одновременно равны и неравны друг другу. При этом существенно, что знание в области «правильного и подобающего», по Кларку, имеет непосредственную нормативную силу, поскольку это знание не о том, как устроен мир, а именно о том, что следует делать. Было бы практическим противоречием признать, что необходимость совершения определенного поступка – это истина и вместе с тем считать, что совершать этот поступок не надо.

И всё-таки разум есть весомый довод, чтобы считать моральный реализм действительно значимым философским течением. Это склонило Томаса Скэнлона на предположение об использовании индивидом не языка моральных ценностей, требований, принципов, а языка «оснований для совершения поступка», или «доводов в пользу совершения поступков», которые задают связь между ситуацией, деятелем и действием, которое требуется совершить. По сути, это представляет собой разумную деятельность, рассуждение. Это придает дополнительную убедительность отождествлению практического разума со способностью идентифицировать и взвешивать основания поступков.

Методом постижения нормативных истин Скэнлон считает знаменитый поиск рефлективного равновесия, охарактеризованный Джоном Роулзом применительно к отдельной нравственной категории – справедливости. Процесс поиска равновесия начинается с выявления всего массива нормативных суждений, которые представляются нам правильными после первоначального их обдумывания. Затем следует выдвижение предельно общих принципов, которые можно было бы рассматривать как основание, из которого все эти суждения выведены. А после этого начинается работа по их сближению между собой – по коррекции принципов и отбрасыванию или исправлению отдельных суждений. Такое «челночное движение» может привести к итоговому соответствию или равновесию принципов и частных суждений. Суждения, прошедшие через этот фильтр, уже точно могут считаться истинными, а не возникшими в результате проникновения интуиции в мир фактов. Родство этой методологии с методологией математического познания является, по Скэнлону, дополнительным доводом в пользу совместимости морального реализма с современной картиной мира.

Помимо этого, индивид должен рассматривать другого в качестве того, чьё мнение значимо. Как пишет сам Скэнлон, нужно найти отдельное «основание для желания деятеля поступать так, чтобы он мог оправдать свои действия перед другими разумными людьми». Это основание получает у Скэнлона название «взаимное признание». Отсутствие морального уважения со стороны друга делает его интерес к другой личности и его готовность заботиться о нём результатами случайной склонности. Исчезновение этой склонности чревато мгновенным переходом к безжалостно инструментальной установке в его отношении. А так как перспектива такого перерождения друга присутствует постоянно, то отношения с ним не могут сохранять их дружеское качество.

Тем не менее, большую часть XX в. моральный натурализм казался пройденным этапом, и причина этой аномалии – несколько страниц в книге Джорджа Мура «Принципы этики», где он обвиняет моральных натуралистов в «натуралистической ошибке» и выдвигает «аргумент открытого вопроса». Обычно считают, что с этого вызова и началась современная метаэтика. «Аргумент открытого вопроса» предлагает проанализировать вопрос «Да, это правильный поступок, но действительно ли он ведет ко всеобщему счастью?». Зная, что правильный поступок не всегда есть залог всеобщего счастья, мы попадаем в капкан того, что моральное не всегда становится натуральным, хотя с позиций морального реализма оно может им являться. И в этом состоит некоторая проблема, потому что полемика вокруг социальной пользы для индивида и её выражении в общих благах – здоровье, счастье и т.п. – заходит в никуда.

Ведя дискурс о моральном реализме, мы должны учесть допущение, что моральный статус любой ситуации образован исключительно её естественными характеристиками. На такой благодатной почве взросло даже целое направление метаэтики – моральная психология. Нужно отличать моральную психологию, которой занимаются психологи, от соответствующего раздела метаэтики. В психологии – это эмпирическая дисциплина, изучающая зависимость моральных взглядов и суждений от тех или иных факторов, их возрастное развитие, физиологические механизмы моральных реакций и т.п. Метаэтика же проповедует своей психологической программой адаптацию человека под внешний мир, под свои желания, отказ от формирования картины мира на базе представлений о реальности. «Представления приспосабливаются к реальности; желания приспосабливают реальность к себе», – как заявляет её коммюнике. Достаточно было сказать, что подобный тон выдавал бы жуткого материалиста в человеке, и это есть типичность этого течения и морального субъективизма, рассматриваемого по второму фронтиру своего воздействия. К тому же расхождение с кантовским категорическим императивом не делает лица этой теории. Если говорить о психологии, то с таким же названием в её недрах фигурирует также ключевое понятие в теории нравственного развития швейцарского психолога Жана Пиаже – моральный реализм.

В литературе

Понятие «моральный реализм» имеет значительную историю в литературе США. Оно часто применяется к романному творчеству Уильяма Дина Хоуэллса, иногда с комментарием, что его «праведность» имеет несколько нарочитый характер. В фундаментальной «Литературной истории США», изданной Колумбийском университетом в 1988 г., «хоуэллсовский» вариант «морального реализма» упоминается в связи с традицией «контрастного изображения нью-йоркского богатства и гетто», а явление в целом противопоставляется, в частности, натурализму Нормана Мейлера. Убеждённым теоретиком и практиком «морального реализма» был Лайонел Триллинг, один из наиболее влиятельных литературных критиков Америки середины ХХ в. В знаменитом докладе «Манеры, морали и роман» он сетовал, что «у нас нет книг, которые поднимают в сознании не только вопросы о внешних условиях, но и о нас самих, ведут нас к переопределению своих мотивов и спрашивают нас, что может лежать за нашими добрыми порывами». Свою мысль Триллинг развивал в работе «Мораль инертности», где размышлял о подспудной опасности традиционных моделей поведения, которым учит классика, поскольку пассивность морали может привести к таким ужасам, как нацизм. Вероятно, Триллингу принадлежит и термин «моральный реализм», и принципы этого направления критик стремился воплотить в собственной прозе. Сегодня можно сказать, что «моральный реализм» стал важной частью американского неореализма, расцвет которого приходится на 1970-е и 1980-е гг., и связать это направление с именами Дж. Д. Сэлинджера, Бернарда Маламуда, Сола Беллоу, Джона Гарднера, Джона Чивера, Реймонда Карвера. В творчестве Сола Беллоу и Джона Гарднера значимой составляющей в осмыслении нравственных ценностей современности стало наследие Льва Толстого.

В литературно-философской прозе Сола Беллоу, классика американского неореализма, удостоенного в 1976 г. Нобелевской премии по литературе, диалог с русской классикой, в том числе с Толстым, занимает важное место. В своем первом знаменитом романе, пикареске «Приключения Оги Марча», Беллоу стремился возродить «иконоборческий дух Марка Твена и Г.Л. Менкена», и стихия комического обусловила непринужденную тональность упоминаний Толстого. Бабушка-эмигрантка учила внука Оги, что не надо нести ей из библиотеки книгу Толстого, если на ней не написано «роман», она не хочет читать его рассуждения о религии и «не доверяет ему как семейному человеку, потому что у графини было с ним столько проблем». В отличие от бабушки, которая перечитывала «Анну Каренину» каждый год, Оги Толстого вряд ли читал (долгое время его чтение зависело от того, какие книги ему удавалось украсть в магазине), но опосредованно воспринял его мудрость. Когда много лет спустя накануне его свадьбы некий знаток жизни говорит Оги о неразрывности любви и адюльтера, тот вспоминает о романе Толстого, но хочет верить в возможность супружеской верности, хотя и приходит к мысли, что любовь неотделима от страдания.

В истории взросления свободолюбивого и независимого чикагца Оги немало путешествий, включающих пребывание в Мексике, где он встречает русского эмигранта, «брошенного казачьим хором после драки». Несмотря на снисходительное отношение к истории злоключений эмигранта, герой Беллоу все же сознает, что его собственные любовные переживания несопоставимы с испытаниями этого изгнанника и многих других людей. От «своего казака» Оги впервые получает упрек в эгоистичности и, услышав такой же упрек от знакомой, задумывается о его справедливости. Упоминание о казаках на фоне дикой природы, как и образы псевдотолстовцев в других романах, создают аллюзивный мотив бегства к сельской жизни, который у городского писателя Сола Беллоу принимает ироническую тональность.

Моральный реализм проявляет себя в «Герцоге» Беллоу. Так, «Айка» Эйзенхауэра герой пытается убедить в ошибочности холодной войны и приводит знаменитую мысль из «Войны и мира» о том, что «царь есть раб истории». Поясняя идею Толстого, Герцог пишет: «Свобода – полностью личное понятие. Свободен тот, у кого простые, правдивые, настоящие условия. Быть свободным – значит избавиться от исторических ограничений». Эта сквозная мысль может быть в некотором плане предтечей к возникновению в стенах политической науки теории морального реализма (ответвления политического реализма).

Идеалист-интеллектуал, не сумевший устроить ни семейную, ни профессиональную жизнь, Мозес Герцог предвосхищает идеалиста-художника, поэта фон Гумбольдта Флейшера в романе «Дар Гумбольдта». В отличие от Мозеса, Гумбольдт не соглашается с мыслью о царе как рабе истории, утверждая, что «Толстой отклонился от темы» и «цари – величайшие больные. Маниакальные депрессивные герои затягивают человечество в свои орбиты и сводят всех с ума».

В романе «Планета мистера Сэммлера» главный герой, выживший в польском концлагере, в разговоре с другом вспоминает сцену между генералом Даву и Пьером Безуховым, в которой, благодаря тому, что они встретились глазами, между ними «установились человеческие отношения» и они «поняли, что они оба дети человечества, что они братья». На вопрос друга, верит ли он в возможность такого понимания, вернувшийся из ада старик отвечает, что «глубоко сочувствует» такой вере, и добавляет: «Когда гении думают о человечестве, им практически приходится верить в такую форму психического единения. Если бы только оно существовало». Хотя ХХ в. внес жестокие коррективы в толстовскую философию добра и Беллоу вынужден полемизировать с русским классиком, молитва мистера Сэммлера об умершем племяннике, которой заканчивается роман, созвучна мысли Толстого о том, что «наша жизнь есть не что иное, как стремление к добру, то есть к богу».

Одним из знаменательных романов в стиле морального реализма является работа Джона Гарднера «Никелевая гора». Рассказ идёт о придорожном кафе Генри Сомса. Однажды в начале весны в его кафе появилась девушка, «словно по волшебству, словно крокус вырос там, где вчера был снег». Шестнадцатилетняя дочь давних знакомых Сомса пришла попросить о месте официантки. Вскоре героиню, ожидающую ребенка, оставляет её юный возлюбленный. Тогда Сомс, попытавшись сначала устроить её брак со своим молодым другом, преодолевает страх, сам делает предложение и получает согласие. Также отличным образчиком данного жанра является книга «Октябрьский свет». Достаточно привести цитату. Героиня Салли, читая книгу о самоубийце, натыкается на следующий эпизод в тексте. Незадолго до попытки суицида герой задал своему психиатру вопрос «Что мы сделали не так?», на что тот откликнулся фразой «Толстой тоже себя об этом спрашивал».

3 thoughts on “Моральный реализм в философии и литературе

  1. Hey there would you mind stating which blog platform you’re
    using? I’m planning to start my own blog in the
    near future but I’m having a tough time making a
    decision between BlogEngine/Wordpress/B2evolution and Drupal.

    The reason I ask is because your design and style seems different then most blogs and I’m looking for something completely
    unique. P.S Apologies for getting off-topic but I had to ask!

    1. No worries. We don’t mind. It’s pretty good platform and theme is kind of special, according to what purposes you are going to use site. If it will be other theme, try to check it, cause there can be other gains.

  2. It is perfect time to make a few plans for the future
    and it’s time to be happy. I’ve read this submit
    and if I may just I desire to recommend you some
    attention-grabbing things or advice. Maybe you could write next articles referring to this article.
    I wish to read even more things about it!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *