Top.Mail.Ru

Проблемное поле ситуационизма

Одна из проблем современного человека, которая должна быть отдельно вынесена за скобки в рассмотрении движений и процессов внутри общества, – это кризис идентичности. Разные постмодернистские и подобные им теории с этапов новой технической революции постулировали существование всеобъемлющего ситуативного потока значений и идентичностей. В потоке столь разноплановых возможностей человеческой объективации должен быть найден камень преткновения или определённое место притяжения сил, ролью чего было зарезервировано в теории ритуала интеракции микросоциолога Рэндалла Коллинза культуралистским подходом. Он, в частности, предполагает, что люди постоянно апеллируют к закреплённым сценариям и репертуарам, причём действующие в обществе структурные условия складываются в составляющие их общности взаимодействий.

Существующему конфликту было суждено вылиться наружу во второй половине прошлого века с разразившимся бурей среди кажущегося затишья движением ситуационистов. Неподобающими для них структурными условиями, формировавшими уклад социума, олицетворялся современный капитализм, воспринимавшийся, прежде всего, как общество потребления, которое противоположно производству – сущностной черте именно человека. Ситуативная риторика значений и идентичностей преломлялась ситуационистами сквозь маоистскую идею культурной революции в продуцировании контркультуры и контркультурных ситуаций (отсюда и название) и вызывающую детерминированность ей индивидуального сознания общественную и культурную ситуацию следовало изменить в сторону добавления накала и напряжённости в поле социального. Нельзя свести это к положению о том, что ситуационизм якобы противоречит постмодернизму, на краю угла становится общая апатия, узурпированность народа диктующейся повесткой.

История Ситуационистского интернационала

Ситуационистский интернационал отказался определять себя как сторонних наблюдателей. Анри Лефевр, единственный мыслитель высокого уровня во Франции, выглядел слишком заурядным, как и Герберт Маркузе в Штатах. С 1965-го по 1967-ой г. ситуационистами была представлена совершенно новая, невероятно острая перспектива всего, что творится на Западе. Они воспринимали себя пролетариями, стали лицом нараставшего как снежный ком «восстания молодёжи» шестидесятых, представляя как её прослойку в среднем классе, так и в выброшенном из восприятия и проникнутым идеями правонарушений рабочем классе. В то же время они были одними из очень немногих революционных групп, которые понимали решающее значение стихийных забастовок, и видели, как новый этап промышленной борьбы отразился на психологическом стрессе, испытываемым молодым поколением.

Они использовали любые взрывы подлинного бунта как дубинку стража, которой можно было поколотить «революционных» интеллектуалов: любого, кто думал, что революция возможна только где-нибудь на другом конце планеты – чем подтверждалась его принадлежность к тем, кому всё равно какова ситуация в современном обществе с его потребительскими товарами; любого, кто сетовал на отсутствие революционного движения в Европе, ничего не предпринимая по этому поводу самостоятельно.

Конференция Ситуационистского интернационала, Мюнхен, 1959 г.

Но СИ был занят не только ожесточённой критикой консюмеризма и постоянной агитационной деятельностью. Всё, что способствовало изменению Вселенной, когда речь заходила о плановой переработке символов и смыслов существования индивида, играло на руку. Для утверждения себя в сегменте производителей культурных ценностей они избрали метод разговора с аудиторией посредством глянцевого авангардного журнала с одноимённым названием, начавшим выпускаться летом 1958 г. в Латинском квартале Парижа. Содержание журнала было по-сердитому нетривиально. Сюрреализм, кинематограф, автоматизация, градостроительство, политика, теория игр, бит-поколение, – всё это было отвергнуто, как недостойное внимания. Западная культура и цивилизация – не то место, откуда стоило брать темы. Трансцендентность искусства, конструирование ситуаций, дрейф, психогеография, унитарный урбанизм и игра в революцию, – вот, то, что действительно интересовало издателей журнала. Для чего-то им нужны были пинап-иллюстрации девушек в плащах, на пляжах или лежащих навзничь на спинах лошадей, которые были призваны описать эти концепции. Зачем-то нужны были карты утопической сельской местности, фотографии и подробные схемы современных городов. По какой-то причине понадобился даже линейный рисунок устройства, генерирующего гауссово распределение.

Ситуационисты брали начало от леттристов, движения, возникшего в Париже после Второй Мировой войны, поэтому невозможно представить ход движения мысли СИ без учитывания позиций их предшественников. Начиная с Дада, с полного растворения художественной формы, они развивались в самых разных направлениях. Одна их группа была озабочена культурным саботажем применения типов данных, другая – изобретением нового вида деятельности, чтобы заменить его; другая, сформировавшаяся вокруг Исидора Изу, занималась эстетикой и искусством как таковым.

Огромное влияние на СИ в их культурных исканиях произвёл «Формуляр нового урбанизма», выпущенный под псевдонимом Жиля Ивена в 1953 г. Иваном Щегловым, способствовавший развитию двух главных практических техник леттристов: дрейфа и психогеографии. Первая, являвшаяся в своё время прототипом фрирана и паркура, была сподручницей ассоциирования себя с пограничными расширениями города со средой. Идея состояла в преодолении объектов для дальнейшей связи с пространством. Кроме того, интерес составлял поиск архитектурных объектов определённого вида. Вторая заключалась в приобретении разного рода материальных объектов из дрейфа и составлении на их основе новых карт города, но кроме того, также нанесении граффити и слоганов на одежде (одежду они пытались продавать). Некоторые исторически появлявшиеся в Латинском квартале слоганы граффити были вновь перерисованы СИ, например: «Никогда не работай», «Освободи страсть внутри себя», «Дайте нам жить».

Желая раз и навсегда отделиться от Изу и остальных узких приверженцев чисто художественных инициатив, коими были леттристы, СИ провозгласил 28 июля 1957 г. о своём разъединении с ними и основании нового движения, произошедшем в итальянском городе Коза д’Аросса. Единоличным лидером и теоретиком движения стал француз Ги Дебор. Кроме того, участие в СИ за всю эпоху его существования принимали шотландский писатель Александр Троччи, английский писатель Ральф Рамни (основатель Лондонской психогеографической ассоциации), датский художник-вандалист Асгер Йорн, ветеран венгерского восстания 1956 г. Аттила Котани, французская писательница и художница Мишель Бернштейн (жена Ги Дебора), а также Рауль Ванейгем. Будучи движением из 30-40 формальных членов на начало основания, всё больше и больше людей присоединялось к ним неформально и находились под значительным влиянием, и впоследствии СИ стало международным организмом с автономными группами, функционировавшими по всей Европе, с основными секциями в Скандинавии, Дании, Германии и Италии.

Если говорить о цензуре над СИ, то она предположительно была самым вопиющим случаем культурных репрессий с довоенных времён в Европе. Скажем, в июле 1965 г. на улицах Амстердама появились первые экземпляры дешёвого тиражного журнала под названием PROVO – и были немедленно изъяты полицией из-за неожиданной точности рецепта изготовления самодельных бомб. Митинги с факелами, уличные демонстрации, взрывы дымовых шашек, саботажи государственных мероприятий и т.д., – всё то, что происходило в это время благодаря СИ, тщательно освещалось в этом издании. Надо сказать, СИ представлял собой анархическую, но в то же время детерминированную идейной мыслью и запрограммированную по определённому сюжету атаку на качество жизни, организованную именно как политическое движение. Некоторые протесты были просто достаточно жёстким подтверждением их тезисов, например, беспорядки в Уоттсе в США в том же году, выразившиеся из невозможности оказывать давления на структуры власти и заявлять о самоопределении.

Асгер Йорн, «Полёт в Египет», 1959 г.

Постепенно всё подходило к своей вехе. Пытаясь показать своим примером, как можно влиять на авторитеты, СИ бросил в ход небольшой инструмент влияния в Страсбургском университете в лице обучавшихся там студентов, составлявших левое крыло студенческого союза. Когда они в 1966 г. встали у руководительского руля институтской жизни, они стали использовать денежный фонд для популяризации марксизма и распечатали 10 тыс. копий провокационных листовок. По-настоящему шокирующим стал сплав в Сену сотни тел вьетнамцев, которые текли через Нотр-Дам в сторону острова Сен-Луи. Одно из медицинских учреждений закупало трупы азиатов для вскрытия и с помощью угона перевозившего их грузовика и последующей акции СИ удалось заявить о себе, как об обществе, не теряющем самообладания при подходе часа ответственности за свои дела, даже если они достаточно «мокрые». Конечно, сложно было бы идентифицировать эти останки, равно как и то, кому принадлежат они формально, но та апатия, которая проявляла себя у студентов, видимо, сильно задела ситуационистов. Как говорил Ванейгем: «Чем больше мы созерцаем, как зрители, деградацию всех ценностей, тем меньше мы способны представить остальным немного настоящего разрушения».

Тем не менее, такое их положение задело очевидно и самих студентов. И вот 3 мая 1968 г. начался бунт, когда сотни студентов собрались на территории Сорбонны, чтобы продемонстрировать свою солидарность с арестованными ранее из-за протестной деятельности товарищами. Столкновение с полицией было неизбежным, и волнения стали шириться, вовлекая в свою орбиту студентов, преподавателей, жителей парижских пригородов и рабочих. Бунт охватывал всё новые обширные территории, а власти утрачивали контроль над ситуацией. Своего пика волнения достигли 10 мая, когда сотни людей были задержаны и арестованы, а улицы парижского Латинского квартала превратились в баррикады и представляли собой место постоянных столкновений. Поворотный момент настал три дня спустя, 13 мая, с началом всеобщей стачки. В тот день на улицы Парижа вышла огромная демонстрация, ставшая историческим событием и крупнейшим проявлением протеста, который знала французская столица за всю свою историю. Но наиболее примечательным было даже не количество участников шествия. Оно объединило тех, кто никогда ни до, ни после этих событий не выступал единым фронтом, – рабочих, служащих и студентов, требования которых совпали на короткий момент времени.

Ситуационистские лозунги, плакаты и листовки проникли в Париж через захваченный 14 мая студентами-ситуационистами филиал Сорбонны в Нантерре и во многом определили развитие событий во время майских беспорядков. Было сложно стоять не зачарованным перед устремлениями СИ и особенно той страстью и ведомой ею патетикой общественно-исторического дискурса. Подход ситуационистов был во многом предопределён временем. Они заявляли, что в современных обществах существует вопрос противовеса между собственниками средств производства и трудовой силой, которые в новой парадигме именуются отдающими приказы и исполнителями их. Коренящееся внутри этой конструкции противоречие, возникающее из неполноты представленности категорий лиц отдаваемой им роли, должно стать единственной движущей силой революции, когда исполняющие приказы самоорганизуются в рабочие советы. Эта точка зрения была подкреплена событиями венгерского восстания 1956 г., когда рабочие в этой стране без руководства правящей партии создавали советы самоуправления на своих заводах, брали на себя задачи социального управления и автономно сопротивлялись советскому вторжению. Таким образом, по мнению ситуационистов вытесняется капиталистическая модель производства и устраняется отчуждение.

Проблематика ситуационизма

Однако передача власти из одних рук в другие не была целью ситуационизма. Даже вопрос снятия со счетов рабочих в условиях капиталистической системы поднимался на повестку дня лишь для острастки общей ситуации, для того, чтобы заявить о существовании практической силы, готовой совершать изменения, в зависимости только от того, в каком понятийном аппарате фиксируются существующие отношения между индивидами.

Основным посылом ситуационистов был такой факт, как отступление каждого внутрь себя, отгораживание за закрытыми границами своих маленьких групп. В книге Ги Дебора «Общество спектакля» этот мотив находит отражение через наследование общего статуса внутри архаичных систем коммуникации. Пережитки религии, традиции и семьи оказываются для человека главной и единственной формой взаимодействия с миром, но, несмотря на всё то моральное давление и угнетение, что они оказывают, эти пережитки входят в понятие наслаждения этим миром, этой жизнью. Иначе говоря, этот мир есть не что иное, как гнетущее псевдо-наслаждение.

Если проследить мысль ситуационистов через творчество Жана Бодрийяра, то в его «Обществе потребления» мы сталкиваемся с проблемой того, что капиталистическая система навязала свои отношения людям настолько прочно, что не вызывают удивления нарочито деструктивные и громкие действия СИ. «Организовывая их через соучастие, имманентный, непосредственный сговор на уровне посланий, но особенно на уровне самого медиума и кода», – высказывается Бодрийяр о новых видах связей при продвижении товарных объектов. Говоря о рекламе, он подчёркивает: «Она делает из объекта псевдособытие… Как природа имитирует искусство, так повседневная жизнь кончает тем, что становится копией модели». Почему же такие взаимосвязи имеют место быть?

Как повествуется в «Обществе спектакля» Дебора, субъектом истории может стать лишь человек самосозидающий, являющийся господином и обладателем собственного мира, собственной истории, и осознающий правила своей игры. Здесь особую роль играет историческое мышление, которое можно спасти, лишь сделав его мышлением практическим. Буржуазная эпоха, стремящаяся дать истории научное обоснование, пренебрегает тем обстоятельством, что эта наука должна, прежде всего, исторически основываться на экономике. И наоборот, история напрямую зависит от экономики только потому, что является экономической историей. Как говорил теоретик марксизма Антонио Грамши: «Недостаточно знать ансамбль человеческих отношений в таком виде, в котором они существуют в настоящем, как заданную систему. Они должны быть изведаны генетически в движении их формации».

Ситуационисты желали, чтобы их политическая подрывная деятельность проявилась на заре поисков идентичностей новым следствием причинных связей между личностью и её бэкграундом, как индивидуальная терапия, превращающая твою жизнь в непрекращающуюся повседневную деятельность. Однако при всём этом дискурсе вокруг капиталистических отношений абсолютно выпадает из внимания именно то, с какой лёгкостью берут на веру все эти постулаты материалистического мира люди-последователи идей знаковой ментальности. Конечно, капитал аккумулирует помимо «физических» благ также образы, рождаемые СМИ, имиджи, информацию и проч., но разве последнее слово остаётся не за потребителем?

Обозначенная в «Обществе спектакля» суть современного состояния человека определяется, как утрата непосредственности. Возможно, человеку просто нравится его положение отчуждения от реальных событий и перенос в вымышленный мир, где он может имперсонализироваться в любую идентичность. В эпоху СИ эта новая ячейка гражданина отождествлялась с восполнением требования представления, а термин «спектакль» означал «самостоятельное движение неживого» или «общественные отношения, опосредованные образами».

Участвуя в цепочках потребления, индивид гонится за новым образом, одни товары сменяются другими, потом человек не может купить их, поэтому «выпадает из жизни». При этом он не понимает, что «товар – это реально существующая иллюзия». К месту будет упомянуть слова Ванейгема: «Вкус к переменам, удовлетворённый переменой вкуса».

Одним из огорчающих обстоятельств для нас является то, что революционное восхищение, которое заставляло полыхать пламенем 60-ые испарилось очень быстро, контркультура стала плохой шуткой. Не стало агрессии, не стало смеха, кончились мечты. Ситуационизм всё ещё оставался на плаву и входя в настоящие дни, однако, во многом представая просто культурным памятником своей эпохи. Но не говори с верёвкой в доме повешенного. Идеи ситуационизма повлияли на многие течения и стили: Angry Brigade, Class War, Neoism, группы «Sex Pistols», «Гражданская оборона» и «Pussy Riot», поэтому верные идеалу настоящей человеческой сущности продолжают бороться сегодня.

После ситуационизма

Однако больше всего людей сейчас должно волновать не наследие СИ и готовность биться за свои права тех, кто по-прежнему отождествляет себя с контркультурой. По сути, ситуационизм продолжает своё движение в поле накалённого действия внутри социальных отношений, ведь порождённый агонизирующей реальностью курс на самоотождествление в понятной рекурсии в сторону высвобождения от духа капиталистического происхождения актуален как никогда. Уважительное, созерцательное отношение к анархистской риторике сводит на нет центральную тему ситуационистского дискурса: требование последовательной критической автономии. Автономная практика требует скептического, критического отношения к деятельности, текстам и истории СИ. Критический подход означает, что СИ не следует мистифицировать; его следует признать продуктом условий своего времени, а не какой-то трансцендентной доктриной революции, которая полностью сформировалась в головах нескольких привилегированных индивидуальных «гениев».

Дальнейший дискурс может вестись как с позиций достижения кристаллизации подходов нетерпимости к существующему устою, так и возможности расширения своего адаптивного функционала каждого индивида. Если говорить об индивидуальной перспективе, то знания об этом диктует в настоящее время микросоциология. Предметом её разговора является общение людей в их повседневной жизни, в их непосредственном межличностном взаимодействии. Основное внимание социологов этой теории направлено на исследование поведения индивидов и конкретных малых групп, их поступков, мотивов, которые оказывают определяющее влияние на взаимодействие между людьми, что в свою очередь влияет на стабильность общества и происходящие в нём перемены.

Микросоциология существует как обобщающий термин для концепций, которые фокусируются на агентности, таких как теория социального действия Макса Вебера. Сейчас это особенно важно в силу того, что аспект вовлечения в среду может быть реализован с помощью развития личных контактов, которые как бы затемняют воздействие информационного поля или норм потребительской культуры, вынося на новую стадию конфликт личности и строя в исторической прогрессии. Вообще, такой формат отношений, который выдвигает вперёд общность индивидов, в социологии называется интерсубъективностью. По сути, это формат связей между индивидами, способный встать в конфронтацию с условной моделью капиталистических связей, постулируемых обществом потребления. Кроме этого, упомянутая в заглавии теория ритуалов интеракции – ещё один методологический курс в социологии, по-новому трактующий систему связей социально детерминированных субъектов.

Как видно, со времён активной деятельности СИ многое изменилось. Сейчас уже мало доверия вызывают призывы, типа «Каждый человек уникален», «Будь самим собой», «Не поддавайся социальному давлению», «Оставайся верен себе», ещё недавно звучавшие очень часто из рекламных кампаний или от звёзд поп-культуры. Но уже в 60-ые гг. прошлого века проблематика культа индивида поднималась косвенно Ги Дебором в своих фильмах и других работах.

Кино Дебора

Как писал Дебор в своём «Обществе потребления» одну из социальных ролей перед человеком выпало исполнять звёздам, которые как бы мнимо проживают свою жизнь. Имея только одностороннюю коммуникацию (потребление, развлечение), они не признают других людей равными себе. Но все действия и поступки знаменитостей являются лишь ролевыми, они не свободны, а значит, банальны. То, что потребляет человек – ту социальную роль, которая связана с этими вещами, звезда и будет играть.

«Критика разделения», Ги Дебор, 1961 г.

Однако надо отметить, что в фильмах, например, где предстают перед нами звёзды, хотя повествование и растворяется в бесконечном потоке событий, это вовсе не говорит о некоторой общности звезды с киноэкрана и аудитории. Стремление показать всю эту сиюминутность момента никогда не заключалось в том, чтобы визуализировать или запечатлеть опыт, а в том, чтобы реконструировать его. В идеале кино должно выражать в своей собственной структуре социальный и культурный порядок. Но «общество спектакля» интересуется, прежде всего, эмоциональной подпиткой от происходящего и от погружения в неизведанный мир. Откуда берётся культ индивида, если контролируемый порядок предстаёт в форме всё тех же известных ситуаций, но в своём формате влияния на действительность?

При этом, упрёки в том, что кино становится сутью «зрелищной системы», являясь каким-то очередным репрезентативным агрегатом капиталистической системы отношений, как осуждал его Дебор, будут безосновательны, оно является просто одним из современных выражений её динамики. Надо сказать, что собственно фильмы Дебора не были особенно востребованы со всей этой приверженностью автономному искусству, восходящему к Лотреамону и Рембо, и формулировками о смерти кино.

Хотя при этом, он заявлял в своих фильмах, что «искусство будущего – это смена ситуаций, или ничего» и никак не мог освободиться от эстетического опыта и от неповторимости момента, которые предлагала «реализованная ситуация» (хотя и была признана «сконструированной»).

Дебор избегает конкретных «перемещений по местам» и посредством радикальной конфронтации со средой выявляет фундаментальные «постоянства положения», наверное, не столь выясняемый аспект опыта обычным человеком. Надо упомянуть здесь такой факт, что в истории мы, вообще, встречаем, как наиболее значимые революционные исследования в области культуры пытались разрушить психологическую идентификацию зрителя с героем, чтобы стимулировать его последующие после просмотра кино действия, провоцируя его способности разрушать свою собственную жизнь.

Но при ставшем уже стандартным углом восприятия обычного зрителя кино препятствует артикуляции человеком реального исторического процесса, так значит, его, как выражался Дебор, следует запретить? В мире, где конфронтация остаётся основной категорией, определяющей отношения, ведётся борьба за существование и борьба за то, кто приобрёл наибольшее количество символов в охоте за атрибутами продвигаемой на экранах жизни, образ уже является спекулятивной фигурой. Но кино остаётся двигателем идеологической миссии.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *